|
И в случае Земфиры —
это последняя весна.
Это надо уметь — уходить весной. Можно сказать — умереть в любовь, о чем тоже
речь пойдет. «Вендетта» — это альбом-прощание. Это последнее слово. Это
подведение итогов. Итогов века и итогов человека.
Очень верится, что за этой смертью последует ослепительное возрождение и
новый цикл, и сейчас — я подчеркиваю трижды жирной чертой — я буду говорить
о смерти как о художественном концепте альбома — и только. Я говорю
о смерти лирической героини «Вендетты» — не более.
Но... да, и тщательно воздержусь от «но».
Хотя... помнится, когда погибла Янка, кааак все спохватились, кааак вдруг —
ну надо же! — заметили, насколько недвусмысленно и постоянно она пела об
этом.
Но — еще раз зарекусь говорить об этом.
Рабочим названием альбома было — «Нефть». Но Земфира с ее характерным
тончайшим чутьем его заменила — думается, потому, что оно было слишком
красноречивым, слишком хорошо выражало многие смыслы альбома, слишком —
ключ, слишком в лоб — для знающих. Знаменитое расселовское «Во всей
Вселенной пахнет нефтью», преломившееся в летовском «Русском поле
экспериментов» («Вечность пахнет нефтью» — а перед этим, между прочим, —
«Покончив с собой, уничтожить весь мир») и в пелевинском «Generation П» с
его темой уничтожающей, пожирающей саму себя цивилизации потребителей,
вау-факторов, тотальной виртуальности, телевизора как жертвенника-тофета,
на котором сгорает современный человек («мои мама и папа превратились давно
в телевизоры»).
И еще один важный обертон: фраза, приводимая Расселом, — результат озарения
человека под воздействием наркотиков, то единственное, что он смог
записать, когда ему в «приходе» открылись великие тайны бытия, суть вещей.
Эти мотивы тоже присутствуют у Земфиры в полной мере — она честна, до
предела честна. Но кроме того, здесь и более высокий смысл: есть вещи, для
которых человеческого языка, мягко говоря, мало, недостаточно. И о них
можно или просто молчать — или говорить вот так: «во всей Вселенной пахнет
нефтью». Отсюда, мне кажется, фирменная земфирина корявость, присущая ей с
самого начала, а в этом альбоме усилившаяся тоже до некоей крайности —
когда якобы абы как построенные, изломанные или наоборот — простые до
неприличия, или вовсе нелепые, несуразные фразы вспыхивают на гранях своих
переломов, разбитостей и нестыковок та-кими искрами та-кого смысла, что —
обжигает и перехватывает горло.
Окончательным названием стало — «Вендетта». Действительно, это не
прочитывается так сразу, и даже приводит в недоумение. Кровная месть —
кому, чья, за что? — Просто, страшно и высоко — месть неправильному,
не-настоящему миру, выраженная в смерти героя. Своей кровью смыть кровь,
пролитую этим миром. Из-за слезинки ребенка вернуть Богу его билет.
Собственная добровольная смерть — последний аргумент («Повесица», подробнее
— чуть ниже).
Я долго не могла определиться — считать этот альбом личным документом или
документом эпохи. Он действительно глубоко интимен: так откровенно, так
искренне, так прямо, вне каких-либо табу, вне красивостей и условностей,
таким че-ло-ве-че-ским голосом спеть, сказать — это редчайший случай. Но в
то же время Земфира — что и положено настоящему творцу — как самая точная
оптика, как призма и как линза отражает, преломляет, концентрирует то, что
происходит вокруг. И соответственно формула получилась такой: «герой нашего
времени». Человек эпохи, человек-эпоха. Опять же, неслучайно, наверное, то,
что в альбоме есть прямая цитата из Лермонтова («Белеет парус одинокий,
дурачок»). Боже, а возраст-то... Нет. Об этом — не надо. Тем более, что -
перескочила уже. Чуть-чуть.
Если еще о литературных ассоциациях — ну да, я человек, испорченный
компаративистикой и классикой, что поделаешь, эти схемы — во мне и вечно
лезут везде и всюду, мне так органичнее и комфортнее размышлять... Так вот,
об ассоциациях. «Вендетта» — альбом действительно запредельный. Живые так
не говорят. И тут мне вспомнились гоголевские «Выбранные места из переписки
с друзьями», которые он начал с «Завещания» — потому что так уж сложилось в
России: чтоб тебя услышали, чтоб тебе поверили — будь мертвым. И чтобы так
высказаться, как это сделал Гоголь, ему надлежало встать в позицию уже
умершего. А после этого, как честный человек, он себя и уморил — потому что
иначе уже никак. И, кстати, именно за ВМПД Гоголя обвиняли в банальности,
ходульности, выспренности, злобе, выпадах, штампованности, в том, что он
исписался и гений его иссяк. А он... он просто дошел до того, что отбросил
нахрен весь свой феерический блестящий карнавальный мир, свои
живее-всех-живых яркие праздничные образы — и завопил: «Соотечественники!
Страшно!»
Земфира не вопит — и это еще страшнее. Она спокойно, ровно, с иронией, с
до-дрожи-лиризмом — говорит о том же. Непогрешимая Земфира, всегда точно
бравшая ноты (что очччень редко на нашей рок-сцене), теперь с великолепной
и морозом-по-коже продирающей простотой — в самых пронзительных вещах
(«Самолет», «Друг») не попадает в них, скользит - мимо. Потому что дело уже
не в этом. И не в словах — что уже и было сказано. Беспристрастно, на
максимуме искренности — о себе, о времени, о любви, о Боге, об этой жизни и
жизни другой, иной. «Вендетта» — как дневник врача, заразившего себя
холерой чтоб найти лекарство и спасти от нее человечество, до последнего
момента фиксировавшего симптомы, описывавшего течение болезни.
Еще о Гоголе и «Переписке с друзьями». Конечно, и ранее очень многие песни
Земфиры были «адресными», обращениями к некоему «ты». Но в этом альбоме...
Особенно — «Дыши», «Дай мне руку», «Самолет», «Друг», «Жужа», «Прогулка»,
«Малыш». Конечно, есть и почти не-диалогические вещи, некие манифесты,
декларации («Небомореоблака», «Итоги», «Повесица», «Красота»), но именно —
почти: в каждой обращение — есть. И это нагнетение интонации — «Давай, я
позвоню тебе еще раз — помолчим», «Дай мне руку - я пожму ее, и расстанемся
навсегда», «Мое одиночество я не драматизирую, я держу тебя за руку»,
«Вернись, мой друг, мне грустно без тебя», «Будь со мной»... Это глобальное
одиночество — одиночество каждого человека. Попытка разомкнуть его хоть
как-то — и спокойно-грустно-просветленное понимание того, что это
невозможно. И лихорадочное запоминание, удерживание в памяти, в слове опять
же — деталей облика близких людей: «я люблю твои запутанные волосы», «я
запомню твои родинки и смех», «мне ужасно нравится, как ты выглядишь в этой
нелепой шапочке»...
Этот альбом наполнен дыханием. Выражено это и словесно (например, «Дыши»,
«Здесь я дышу» — «Блюз»), и буквально — в партии из «Самолета», которая в
титрах так и обозначена: «дыхание». И так и просится — «перед смертью не
надышишься». Это попытка надышаться — перед последним удушьем («Повесица»).
Я ухожу, оставляя причины для споров, мою смешную собаку, мой любимый
город — сколько в моей жизни было этих самолетов, никогда не угадаешь, где
же он не приземлится; улечу на этом кресле прямо в новости... — и в эту
пятницу собираюсь оторваться от земли — живу неслышно, и как представится
долгожданное ничто — я хочу повеситься ; буду висеть, молчать и любить —
умру молодая, свободная — а под звездами на крыше тепло вполне, может,
сходим погуляем, шагнем вперед?
И — небо в кармане, и — падали звезды в пустые карманы (в которых — небо),
и оставляли надежды, что звучит скорее как — «оставь надежду всяк...» Она
(лирическая героиня, да) — собралась, она — на пороге, за которым —
молчание, тишина, великое Ничто, и она уже знает язык этого Ничто — и
говорит на нем с нами.
Что касается подведения итогов — тут особых доказательств почти и не нужно.
Одноименная песня. «Моя любовь осталась в двадцатом веке».
С точки зрения музыкальной, кстати, пресловутая эклектика альбома — тоже
своего рода итоговое обобщение. Классические роковые риффы, Doors, Queen,
симфо, электроника образца 80-х, индастриал (в гомеопатических дозах, но
все же), трип-хоп... ну итд.
И итоги-то эти, надо сказать, неутешительны — для нынешнего исторического
момента. «Вендетта» — это обвинение, предъявленное наступившей эпохе.
Особенно явственно это — в «Небомореоблака», «Повесица» и «Красота». Некий
триптих, который держит весь альбом — начало и конец. В первой и последней
песнях очень четко выстраивается оппозиция «природа/цивилизация» (это же
понемножку — и в других песнях, например, «Жужа»): первая — с положительным
зарядом, вторая — с отрицательным. Схематично логика примерно такая: уйти
из этого мира механизмов, дымящих труб, серых лиц, телевизоров, глупых
фильмов и песен, денег и проституток, невинной крови — туда, где все «по
условиям синего самого», то есть — неба. А в этом мире небо — падает («В
эти минуты падает небо» - «Так и оставим», «Я пытаюсь справиться с
обрушившимся небом» - «Самолет»).
Кстати, о падающем небе. Еще в первом своем альбоме - что стало очевидно
только сейчас - Земфира предсказала самой себе, что напишет Апокалипсис
нашего времени. Песня «Ракеты» с ее недвусмысленно библейскими аллюзиями:
«И будто бы я на расплавленном солнцем острове, забытая телеком, я голый
глухой апостол я». Апостол на острове - Иоанн на Патмосе, где было ему
Откровение. И в «Вендетте» есть отсылка к этой филиации идей: «Мое сознание
несется ракетой в сторону солнца». И картина мира в альбоме - однозначна.
Конец времен, миг перед гибелью цивилизации. И гибель эта уже совершается -
в человеке.
А там, где нет никого, — «Какая красота, дождь идет, я одна, на тротуарах
пузыри. Я считаю их. Я не знаю вас больше».
И вот этот уход — буквально гражданский акт. Не просто тихо оставить этот
мир, а — повеситься на фонаре. Очень революционно нагруженный мотив: на
фонарях вешали во время Великой французской революции, да и нашей
Октябрьской. Сама песня — марш (в рефрене). Только революция теперь — в
том, чтобы повеситься — самому, чтобы забыть, то есть искупить «два
кровавых месяца». И программа: «буду висеть, молчать и любить». Если в этом
мире любовь больше никак нельзя утвердить — то нужно утвердить ее так.
Умереть во имя любви, умереть — в любовь.
И если слово больше не может ничего в этом мире — утвердить молчанием. Тем
высоким молчанием, которое — над словом. Которое — для запредельных
откровений.
Да, я все забываю - сказать о том, что, естественно, само собой, в
подоплеке альбома — и «Любовь как случайная смерть», и вообще — «Богиня».
Рената Литвинова снимает клипы, а Игорь Вдовин делает аранжировки песен
«Вендетты». Это все — один текст. Нет смерти как таковой, есть жизнь без
любви (вот она и есть смерть) и жизнь в любви. Поэтому сам лейтмотив смерти
здесь неоднозначен, поэтому, например, в «Итогах» наряду с «я ухожу» — «я
никогда, никогда тебя не оставлю, ты полежи со мной неслышно рядом».
И все-таки - «я все равно вернусь», и «даже волны разбиваются, но жизнь на
этом не кончается». Так или иначе - но возрождение будет. Не может не быть.
И, наверное, поэтому альбом-то — при всем — все-таки очень светлый.
Невыносимо светлый. Мне просто приятно знать, что ты меня читаешь
А в конце — начало. Самая последняя композиция, бонус-трек — 1997 год.
Закольцовано. Может, сходим погуляем, шагнем вперед? — Здравствуй,
небо...море...облака.....
Очень, очень — нет слов как — хочется, чтобы после этой ноты — которая
«выше, чем возможно» — было что-то еще.
apocrif
|
